Название: Кошмары
Автор: betsemya
Канон: DCU (Comics)
Пейринг/Персонажи: Кларк Кент/Брюс Уйэн
Категория: слеш
Жанр: ангст, флафф
Рейтинг: PG-13
Название: Диффузия
Автор: betsemya
Бета: betsemya
Канон: Batman: The Enemy Within, Telltale games
Персонажи: Джон Доу/(Брюс Уэйн), (Альфред)
Размер: примерно 3000 слов
Категория: слэш
Жанр: драма, романс, пвп
Рейтинг: R
Краткое содержание: Джон Доу ака Джокер сидит в своей камере и думает о нем.
Предупреждение: Сексуальные и романтические фантазии Джона, садомазохизм, описание неграфического насилия, бодихоррор, в Аркхэме была очень плохая библиотека. Если вас сквикнуло, то это нормально.
Без особого труда — доктор Лиланд всегда говорила, что ему посчастливилось иметь богатое воображение — он представил себе, как стоит на кремовом чистом кафеле в просторной кухне с панорамными окнами.
На нем нет ничего — один лишь фартук на голое тело. Раньше он боялся тех моментов, когда разрыв между его восприятием и реальностью растягивался, становясь пугающе широким, будто не перешагнуть, не перепрыгнуть обратно, но сейчас с упоением уцепился за выдуманное, готовый нырнуть в него до удушья. Он пытался воссоздать запах и ощущения свободы, и счастья по памяти. От жесткой аркхэмской формы зудело все тело, и он подумал снять ее, чтобы и в этом полусне почувствовать себя открытым и беззащитным, но в камере было слишком холодно.
Он взглянул на свои пальцы и длинные ногти (чистые!), покрытые ярким и ровным лаком, и решил, что в фантазии его лицо раскрашено, но не вульгарно, а умеренно и со вкусом — можно, например, обойтись без броской помады. В приличном человеке должна быть скромность. Он знал, что у него и так большой и выразительный рот, к чему делать на нем акцент?
В кухне светло до стерильности. За окном — новая весна. На полке в клетке поет канарейка. Он взял устрицу из корзины у плиты и бросил ее на раскаленную сковородку. Устрица взвизгнула, закорчилась и тут же покрылась золотистой корочкой. Он точно не знал, какие устрицы на вкус, но откуда-то помнил, что их все время едят богачи. И что устрицы кричат, когда их глотают.
В дверях кухни, разумеется, показался Брюс. Брюс был полностью одет, точно только что пришел домой с важного совещания — в костюме, белоснежной рубашке и блестящих ботинках. Пиджак застегнут на одну пуговицу, как положено по всем правилам этикета.
— Как вкусно пахнет, — заметил Брюс. — Ты что-то готовишь?
— Я жарю тебе устриц, — ответил он. — А на десерт — крем для трубочек канолли.
— Мое любимое, — сказал Брюс и улыбнулся.
В груди сладко заныло. Брюс медленно подошел, наклонился над столешницей, что разделяла их, и погладил его по виску. Он прекрасно помнил, каковы руки Брюса на ощупь: он запоминал каждое прикосновение костяшек к своей щеке в их последнюю встречу, каждое сухожилие, голубоватые вены на запястьях и очертания хрупких костей под кожаной оболочкой, а потом бережно перебирал эти воспоминания, гордый коллекционер, не давая им упорхнуть и поблекнуть: откладывал ровно для такого момента.
У Брюса были теплые сухие ладони, а пахло от него прямо как в ту, самую лучшую ночь — карамельным кофе и немного тальком. Пальцы Брюса покрылись мозолями и ороговевшей кожей после изнурительных тренировок, но его прикосновение легкое, почти невесомое: так бегают по коже крошечные насекомые, щекоча тонкими конечностями.
Он постарался подцепить извивающуюся устрицу вилкой. Она затрепетала и подобрала дрожащие, желевидные края тела, пытаясь избежать зубцов. Трусливое животное. Брюс открыл рот и снял лакомую устрицу с вилки, а потом проглотил.
Он отложил вилку и деревянную лопатку, подтянувшись на руках, залез на высокую стойку и на четвереньках подполз к Брюсу. Мрамор так настояще холодил колени и ладони.
— Тяжелый день на работе? — тихонько спросил он. — Знаешь что? Я думал о тебе весь день. Ты дал мне плохой совет, — прошептал он Брюсу в рот. — Дело не в искренности и даже не в манипуляции. Ими не выжмешь взаимность из неотзывчивого сердца. Дело в поступке. В героизме. Только полный дурак не любит героев. И знаешь, что я сделал бы, если мог? — он невесомо поцеловал Брюса в скулу, пытаясь держать себя под контролем. — Я бы вернулся обратно на двадцать лет и убил бы Джо Чилла. Я бы раздавил каждый сустав в его волосатых мерзких пальцах слесарными кусачками за его низость. Я бы прижег яблоки в его глазницах красным от жара прутом. Ха! Посмотрел бы, как он творит свои злодеяния без глаз! Стесал бы лезвием эмаль с его зубов. Я бы проделал в старине Джо столько несанкционированных отверстий — больше, чем в дуршлаге. И налил бы стаканчик отбеливателя, а потом проел его гнилые развратные внутренности. Как тебе такой план, Брюс? Что бы ты сказал мне тогда? Что убийство ничего не изменит? Чтобы я пощадил его и разрешил ему и дальше коптить небо и наслаждаться жизнью?
Одна фантазия распустилась поверх другой ярким чернильным пятном. Перед глазами возникло лицо маленького Брюса с той самой вырезки про «черный день золотого мальчика», раритетной и древней гордости его иконотеки, растерянное и испуганное, но с глубокой благодарностью и неисчерпаемой признательностью во взгляде.
Но он быстро переключился. Все дети и старики похожи друг на друга, сначала сырые, потом заскорузлые, и только в середине жизни человек бывает по-настоящему собой.
— Я бы терзал его голыми руками, пока от него не останется бессмысленная и безобидная груда мяса, и все ради тебя. Что бы ты сказал мне тогда, Брюс?
Непоколебимость и твердость позиций Брюса вызывали в нем злость и одновременно совершенно особое ощущение острого блаженства, но как можно идти против очевидного? Этот Брюс тоже знал это: он разжал белые зубы и подался вперед, высунув напряженный язык. Этот Брюс его слушал.
Пальцами правой руки Брюс зарылся в волосы у него на затылке. Он чуть не задохнулся от восторга — изнутри рот Брюса был мягкий и нежный как устрица.
— Джон, — нежно прошептал Брюс, оторвавшись от его губ.
Эту часть он почему-то не продумал заранее. Имя корябало слух, неуклюжее и простое, лишенное отличительных черт. Всего лишь одно из многих. Имя портило его, как уродливая дешевая серая форма фабричного рабочего — такая простая и лишенная отличительных черт.
Он почувствовал неприятный запах сырости и собственный твердый член под пальцами. Нет. Не так, не так!
— Джокер, — нежно прошептал Брюс, оторвавшись.
По стеклам хлестали струи дождя. Холодный воздух забирался под рубашку. Это не имя лучшего друга Брюса. Больше нет.
— Мой дорогой, — нежно прошептал Брюс, оторвавшись.
Он быстро спустил ноги со стойки, обхватил ими поясницу Брюса и завел руки за спину, чтобы развязать тесемки фартука. На кухне нежно пахло кремом из кастрюльки на плите. Покрой костюма Брюса изумительно ощущался голой кожей, и он прильнул к нему вплотную, наслаждаясь своей разоблаченностью. В этом неравновесии — домашняя нагота и подчинение против парадного облачения и контроля — было что-то слегка унизительное и головокружительно сладкое.
Обнявшись, они целовались долго и упоительно. У них никогда не было секса раньше — странно, разве есть более острая и искренняя форма близости, единения и взаимопонимания между двумя людьми? Ему говорили, что нет — но одновременно Брюс знал его тело как будто бы всю жизнь, но просто не имел повода доказать это. Наверное, у Брюса были миллионы любовников и любовниц, но какое значение они имели сейчас? В конце концов, все всегда сходится к ним двоим, и иначе быть не может.
Он был сильно возбужден и чувствовал, что Брюс тоже. Тогда он разомкнул объятия и положил ладонь Брюсу на член — громадный, твердый, горячий — конечно, он же герой, а у всех героев огромные члены, факт — сжал его сквозь брюки, и Брюс громко застонал, прижавшись ртом к его плечу, оставляя на коже влажные следы слюны.
Они повалились на столешницу. Брюс подхватил его под колено и закинул его ногу себе на плечо и начал судорожно расстегивать ремень штанов трясущимися руками.
В дверях раздался кашель.
— Простите, — сказал Альфред. — Я хотел принести вам чаю и превосходного двадцатилетнего бренди. Вижу, вы заняты. Я не хотел вам мешать.
— Ничего, — ответил Брюс, повернувшись. — Ты не помешал. Можешь оставить чай на журнальном столике.
Громко стуча каблуками ботинок, Альфред прошел к камину и поставил поднос у дивана.
— Хотите устрицу, Альфред? — спросил он, выглянув из-за плеча Брюса и пытаясь представить себе, как выглядят его тощие белые руки на широкой черной спине. — Или крема для трубочек канолли?
Ему стало неловко за свое нескладное бледное тело. Наверняка Альфред в своем возрасте регулярно тренировался и поддерживал себя в отличной форме.
— Нет, спасибо, сэр, — ответил Альфред. — Они кричат, когда их глотают.
— Все в порядке, — нежно прошептал на ухо Брюс. — Альфред мне как отец. Он примет тебя любым.
У него сжалось сердце. Никто никогда не говорил ему таких слов.
— Ты такой красивый, умный и проницательный. И, наверное, можешь остановить фургон одной рукой.
— Пока нет, но я работаю над этим, — улыбнулся Брюс.
Не отрывая внимательного и доброго взгляда, Брюс провел рукой по его щеке, и он схватил пальцы губами, вобрал в рот, а потом начал облизывать каждый поочередно. Пальцы были сладкие, как сахарные жженые леденцы из далекого и сумрачного потерянного детства. Дойдя до мизинца, он нежно прикусил основание, а потом, повинуясь наитию, впился зубами, разрывая кожу и нереально податливые волокна мышц. Рот наполнился соленой и теплой кровью и, перемешавшись со слюной, размазалась по губам. Кровь пахла жизнью, от этого запаха поднимались волосы на загривке и бежали муравьи по спине. Брюс ахнул, и конвульсия прошибла до самых пяток. Рука задрожала от боли и удовольствия.
Его и самого колотило, точно он впился зубами в оголенный провод, а не в обычный человеческий палец.
Победно хрустнул вывороченный сустав. Он вырвал мизинец из пазухи, сплюнул его на белую мраморную столешницу, тот покатился, оставляя за собой красный блестящий след, словно гастропод, и упал на пол.
— Еще, — выдохнул Брюс.
Брюс подхватил его под колени и, стараясь не натыкаться на мебель, отнес к камину. От огня шло приятное тепло. Они упали на ковер, ворс проехался по голым лопаткам, Брюс наконец справился с ремнем, и он, предусмотрительно облизав ладонь, нырнул рукой под резинку трусов и сжал его член, чувствуя пальцами пульсацию крови, жар нежной кожи, и Брюс, зажмурившись, вскинул подбородок и застонал.
Брюс погладил его за ухом.
— Я... — пролепетал Брюс. — Блядь! Срань господня!
Крик вырвал его из видения с мясом, точно ему плеснули кипятком прямо в лицо. Реальность навалилась на него, липкая, подавляющая и душная. Рот был полон вязкой слюны. Он лежал на животе в своей койке, и, видимо, терся членом о комкастый матрас. Он убрал пальцы из-за уха и приподнялся на локтях.
Из крошечного откидного окошка на него смотрел перекошенный охранник.
Подсознательно он понимал, что выдумал все слова, запахи и ощущения, но лишнее напоминание, преподнесенное в такой грубой форме, портило едва приподнятое настроение и праздничный настрой, словно длинный черный волос, выловленный в рождественском ужине.
В носке на камине — одни угольки, о-ля-ля!
— Тебя не учили стучать? Или тому, что человеку положено личное пространство?
— Тебе ничего не положено, — ответил охранник. — Личное пространство нужно заслужить. Мог бы хоть ночи дождаться. Но я передам твоей подружке, что ты по ней скучаешь, при следующем обходе. Я принес ужин. Овсянка, твоя любимая!
Охранник, как там его звали, протянул руки сквозь окошко и грохнул металлическим подносом об пол. Чашка с остывшим чаем перевернулась, и жидкость расплескалась по еде, превращая ее жирную сладкую жижу.
Он бессильно клацнул зубами и бессознательно вскинул руку — хотелось изодрать эту лицевую ткань в клочья, собирая под ногти кожный жир и кровь, но он сглотнул приступ.
— Спасибо, мистер, — улыбнулся он. — Я этого не забуду и обязательно поблагодарю тебя, когда представится возможность.
Охранник хмыкнул, лениво надул пузырь жвачки и захлопнул окошко.
Он снова зажмурился и попытался вернуться в кухню, но что-то было сломано и не желало сходиться. В голове возился и шушукал гадкий шепоток — почему бы тебе не посмотреть правде в отглядевшие глаза?
— Я уже насмотрелся, — пробормотал он себе под нос.
Во чтобы то ни стало нужно было вернуться. Перевернувшись, он вжался пахом в матрас, уткнулся лицом в подушку, положил пальцы себе на шею и сжал, надавив большим и указательным пальцами прямо под челюстью, задерживая дыхание. Грудь судорожно вздымалась, пытаясь набрать кислорода, но желание снова увидеть Брюса перевешивало.
Когда в ушах почти оглушительно застучало, а в глазах поплыло, сквозь шум дождя и крови он с облегчением услышал пение канарейки.
Он был дома. Жар камина обволакивал успокаивающим теплом.
Они все еще целовались на ковре у камина, стоя на коленях, но на Брюсе уже не было никакой одежды, и он опять поразился тому, как простой человек может быть настолько хорош собой — как будто Брюс изначально был его выдумкой, которой он спасал себя от безвыходной серости бесконечных больничных зим.
Брюс несильно толкнул его в грудь, и он откинулся на спину, случайно попав локтем прямо в угли в громадном камине. По кухне разлился пряный шлейф тлеющей плоти и паленого мяса, мешаясь с ароматом крема канолли, запахом пота и секса, а с секундной отсрочкой боль впилась в него и разлилась по телу, сводя мышцы. От жара кожа на локте мгновенно вздулась тугим пузырем, и он коротко вскрикнул, но не дернулся, а только уткнулся лицом Брюсу в грудь. Боль была чудовищной, от нее стучали зубы и темнело в глазах, но разве не это было верным? Верно, когда внешнее совпадает с внутренним, а организм живет в одном ритме со своим содержимым, со всем тем, что кишит, дрожит и тлеет внутри, обжигая до мертвой копоти. Теперь ему хотелось всего и сразу: хотелось уже, наконец, заняться любовью, хотелось для симметрии схватить Брюса за руку и положить ее на покрасневшую решетку, чтобы Брюс все-таки понял, что он чувствовал всю дорогу, хотелось ощутить, как Брюс прижмет его к себе и будет укачивать и жалеть, словно ему снова семь.
Он жаждал пробовать.
Брюс взглянул ему в глаза с восхищением и принятием, как будто соглашаясь со всем невысказанным, перевернул его на живот, ткнул щекой в ковер — он никогда не занимался сексом с мужчиной, но иногда пытался представить себе, как это происходит — сплюнул на ладонь и резко вставил, взяв за горло и прижавшись грудью к его спине.
Перед глазами действительно грозила взорваться звезда — он читал про такое в книжке с бравым ковбоем и полураздетой девицей на размякшей, чуть заплесневелой обложке — но там ничего не было про то, как после живое погибнет в темноте и холоде, и даже жар камина не спасет от неумолимого, и равнодушного, и пустого, ведь перегнившее мясо без света уходит в землю и никогда не возвращается, не взрастает на поверхности остролистной осокой или необъятной бессмертной секвойей. А он не желал умирать в темноте.
Нет, он останется, иначе и быть не может.
Он всосется в поры Брюса, забьется в легкие, разрастется внутри и пустит такие глубокие и крепкие корни, что они позволят ему остаться там навсегда, и тогда никто не посмеет и не сможет выдворить его оттуда, вырвать, выселить и прогнать. Нет, он останется, он так устал чувствовать себя обломком, всегда и везде быть чужим и не быть любимым. Им не нравилось, как он говорил, как держался, что говорил, как вел себя. Он не совпадал с ними снаружи и изнутри. Они смотрели на него сначала со снисходительной брезгливостью и смутной жалостью, которую их поколениями приучали испытывать к неимущим, потом с возмущением, отвращением и ужасом. Принадлежа к тому же виду, он не был членом этого общества, не был членом этого благополучного, здорового лоснящегося тела, но рос и развивался в нем, прямо как новообразование, что тихонечко и победно пускает метастазы в гипофизах и меланомы по белым заборчикам.
Брюс целовал его загривок и плечи. Их кожа точно плавилась. Так и было — оказалось, он, увлекшись, умудрился обжечь и ладонь, и кожа лопнула, повиснув мокрыми ошметками, слипаясь с ладонью Брюса, который держал его за руку так крепко, что не отнять. Они переплелись руками и ногами: две половины одного целого, треща суставами, сцепившиеся в одно — да, да, он читал ровно про это чувство.
Он ощутил, как они прильнули друг к другу так близко, что дальше будто бы некуда. Но всегда можно и дальше — они с Брюсом не просто люди и не желают белых заборчиков. Брюс навалился сверху, такой сильный и восхитительно тяжелый, и сжал его член рукой, обведя большим пальцем головку. Он не выдержал, и издал тихий стон и вцепился в Брюса ртом — ему хотелось исчезнуть в нем, зря-зря-зря доктор Лиланд поучительно рассказывала, как невротики боятся физической близости, ведь от нее можно заблудиться в партнере, точно в лесу — где ты будешь безответно кричать, пока голод проедает твой пустой желудок едким соком — и никогда не вернуться, а ты сам так и не почувствуешь себя цельным и раскрошишься на куски, Джон. Но он и не хотел возвращаться, не хотел быть цельным. Он не понимал, где кончается его тело и начинается чужое, их рты слиплись в поцелуе, на языке стоял вкус крови Брюса, устрицы кричали и пела канарейка, подпрыгивала и неровно стучала крышка на плите. Он с восторгом чувствовал, как расходится кожа, идет дырами и брешами, и они соприкасаются сквозь образовавшиеся прорехи — голые, абсолютно нагие, открытая мышца к открытой сокращающейся мышце, трубчатая кость (без крема канноли внутри, кажется, они сожгли его на плите, забыли, увлеклись друг другом) сталкивается с шероховатой поверхностью другой трубчатой кости, они чиркают, белые, крепкие, точно сейчас высекут друг из друга искру, и от жара в них вскипит жир. Он чувствовал: внутри Брюса, под распахнутой грудью, все такое горячее и живое, как будто настоящее, сырое и блестящее от влаги, хлюпающее, пряное и нежное, и, пусть именно таких эпизодов не было в книгах, он вдруг понял: вот оно. То, что человек ищет в человеке, то, ради чего это все, ради чего всегда стоит ждать и терпеть.
Лицо Брюса вдруг вынырнуло из темноты, искаженное злостью и испугом. Но даже если он и хотел оборвать все и исчезнуть, то бежать уже поздно. Его согласие не имело значения — ровно так у тебя не спрашивают согласия на появление на свет и последующее медленное угасание. Ведь они сошлись так плотно и крепко, приросли так быстро и естественно, что оторвать половину себя уже не представлялось возможным. Сплелись мелкими и ломкими косточками кистей, сцепились крючьями ребер, склеились слизистыми и оболочками, с одной тонкой, как вышивка, кровеносной системой, как неразделимые братья, чья разлука ведет к мгновенной смерти обоих.
Ему стало нестерпимо хорошо и больно, как никогда до этого, но это была сильная, счастливая и правильная боль, присущая рождению, — чего-то нового, их общего, и оно требовало заботы, ухода и любви.
Он закричал во всю силу легких от страха и восторга.
От оргазма пальцы на ногах поджались так сильно, что свело мышцы голени. Джокер открыл глаза и попытался отдышаться. В камере стоял промозглый холод, но ему было жарко. Он вытащил руку из штанов, задумчиво посмотрел на свою перемазанную спермой ладонь, а потом лизнул ее и сел, спустив ноги на пол. В коридоре было темно. Почти вслепую Джокер добрался до двери и поднял поднос. На тарелке было что-то бесформенное и серое — наверное, и правда каша. С некоторых пор охранник завел привычку терять ложку по дороге к его камере, но Джокер не жаловался: они разберутся с этим позже, поговорят о вежливости и правилах хорошего тона с глазу на глаз. Джокер зачерпнул пригоршню каши рукой и отправил ее в рот, борясь с отвращением. После возвращения персонал внезапно стал хуже к нему относиться.
Он сидел на полу, вытянув босые ноги, ел холодную кашу руками и пялился в пустую непроглядную черноту камеры. В решетчатом окне фут на фут еле заметно мерцал больной свет далекого мегаполиса, смягченный облаками. Вдруг на толщу черного неба упал яркий луч прожектора с черным пятном по центру.
Мы еще встретимся, подумал он, отправив очередную порцию каши в рот. Хочешь ты этого или нет. Так или иначе, когда-нибудь, может, на следующей неделе, я встречу тебя, я тебя встречу, встречу.
Иначе и быть не может.
Название: "Альфред"
Автор: betsemya
Бета: betsemya
Канон: Batman
Персонажи: Альфред, Брюс Уэйн, Дэмиен
Размер: 686 слов
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Всю жизнь он был один
Предупреждение: внезапный плоттвист
Пещеры под усадьбой тянулись на десятки миль, уходя под землю так глубоко, что Брюс в своё время потратил недели, пытаясь составить их карту.
Он лежал в подземном зале на берегу озера, и в тишине вокруг не было слышно даже писка летучих мышей. Фонарь рядом равнодушно освещал стену пещеры, вокруг стояла душная, непроницаемая темнота.
Брюс не был ещё тогда Бэтменом, он не был ещё даже Брюси Уэйном, он был заблудившимся напуганным мальчишкой, который был бы рад даже летучим мышам, ведь это бы значило, что выход был где-то близко, и, может быть, масса камня и земли, отделявшая его от поверхности, перестала бы давить так сильно.
Его нашёл Альфред. Встал над ним со своим фонарём в руке, как призрак давно прошедших времён, в своём неизменном костюме и с ледовскими лампочками, ослепительно сияющими в корпусе старой лампы.
«Вы говорили, что вам жизненно необходимо вернуться домой до воскресенья, мастер Брюс, — сказал он своим суховатым, глухим голосом. — Сегодня суббота, восьмое. Если мы выйдем сейчас, то как раз успеем к установленной вами дате».
И Брюс, поклявшийся себе не подниматься, пока не составит детальную карту, с облегчением схватился за протянутую руку и послушно пошёл за единственным человеком, который оставался с ним из его прошлой жизни.
В свои двенадцать лет Брюс не задавался вопросом, почему Альфред отпустил его в пещеры одного, почему не пришёл за ним раньше, как вообще понял, где он находится…
Вопросы всплыли сейчас, как уродливые глубоководные рыбы.
В комнате пахло одеколоном Альфреда. Занавески были закрыты; зелёные, просвечивающие, Брюс планировал их никогда не открывать, никогда больше (он знал, что рано или поздно кто-то пойдёт по этому пути перед ним, как дворецкий перед испуганным мальчишкой).
Альфред держал свои документы в полном порядке, что бухгалтерские ведомости, что архивы, что свои тайники, как оказалось.
В паспорте пятидесятилетней давности под фотографией молодого Альфреда выцветшими чернилами было отпечатано чужое имя. Брюс провёл по вдавленным линиям кончиками пальцев; печать, штамп, роспись, герб — всё настоящее и опасно чужое.
— Отец? — Дэмиан застыл на пороге, настороженно глядя на него.
Комната Альфреда всегда была святая святых, в неё не заходил никто, кроме самого Альфреда, который не уходил в неё даже, удалялся (как змея, собирающаяся сбросить чешую). Брюс подавил смешок, подумав, что в Бэтпещере бывало больше народа.
Как называется секрет, который всегда на виду?..
Похороны были с утра, Альфред Пенниуорт упокоился в мире рядом с Томасом и Мартой Уэйнами, и это было больно и правильно.
Не стоило ли теперь поменять имя на надгробии?
— Я сейчас спущусь, Дэмиан, — севшим голосом сказал Брюс.
Мальчик подавленно кивнул и вышел, бесшумно прикрывая дверь.
Под паспортами на пять разных имён — все просроченные, некоторые вообще выданы странами, которых больше нет — лежал пистолет.
Брюс замер, глядя на него. Старая модель, давно не чищенная, заброшенная, но не забытая, потому что лежала в ящике стола, и каждый раз, когда Альфред садился поработать с бумагами, он… что? Открывал и смотрел на него? Зачем?
На документах не было пыли, их явно поместили в ящики недавно. Сам Альфред? Мог ли он предчувствовать свою смерть и позаботиться об этом?
В углу ящика торчал уголок старого билета в давно закрытый кинотеатр. Брюс присмотрелся и стиснул зубы — эту дату он бы никогда не забыл, её он видел каждый раз, когда навещал могилу родителей.
В плотном конверте у стенки пряталась стопка фотографий. Томас Уэйн около машины, Марта Уэйн в парикмахерской, Томас и Марта в парке, Томас кричит на медбрата, зажимая рану пациенту, Марта разговаривает со священником, Марта ведёт за руку самого Брюса…
«Фокус оставляет желать лучшего. У Тима бы вышло получше, когда ему было восемь, а он, между прочим, самоучка».
Рука Брюса не дрожала, когда он взял пистолет и открыл замок.
Не хватало двух патронов.
Брюс закрыл лицо руками.
Годы назад, выводя его из мрака и холода (как символично), Альфред остановился перед самым выходом, потушил фонарь и опустился перед Брюсом на колени, не жалея дорогих брюк.
«Мастер Брюс. Я не сомневаюсь в вас, и я знаю, что рано или поздно вы закончите свою карту… Более того, вы зарекомендовали себя как человека, который не оставляет незаконченных дел. Будьте уверены, вы найдёте убийцу своих родителей. А я, со своей стороны, окажу вам всяческую поддержку».
Его руки были горячими и надёжными.
Когда Брюс открыл глаза, перед ним никого не было.
@темы: 2 тур, фик, арт/коллаж, DC-Wars-2018, betsemya
-
-
11.04.2018 в 00:05Поправьте. что ли
А комикс классный
-
-
11.04.2018 в 00:20кричу уже минут пятнадцать, ношу его просто всем, совсем всем
мне кажется он способен ИСЦЕЛЯТЬ
ОФИГЕННЫЙ КОМИКС, ДА БЛАГОСЛОВЯТ БОГИ АРТЕРА И КОМАНДУ
огромное спасибо
-
-
11.04.2018 в 00:29-
-
11.04.2018 в 00:42НАЧАЛА ЧИТАТЬ НЕ МОГУ ПРОДОЛЖИТЬ НИЧЕГО НЕ ВИДНО СКВОЗЬ СЛЕЗЫ ЩАСТЬЯ
-
-
11.04.2018 в 01:39хлопаю стоя и, простите за экспрессивную лексику, но текст охуенный просто весь
-
-
11.04.2018 в 01:41Кошмары
узнаю артера : D красивый стрип
Диффузия
автор, я хочу жить у вас под окном
нырнула в ваш фик как в
пиздецсознание джона, охрененное попадание в характер, охрененная, жуткая ебанца, я люблю вас, авторблошки
"Альфред"
В углу ящика торчал уголок старого билета в давно закрытый кинотеатр
я после этой фразы:
обожаю подобные canon divergence, и эта прямо нереально хороша
гулять так гулятьзаодно хочу отсыпать сердец за ваш изящный минималистичный дизайн, оч нравится-
-
11.04.2018 в 02:19Проклятье, это дайри меня подводят. Бета внесла уже эти правки, и я перезалила, но дайри, видимо, решили плюнуть мне в лицо и ничего сохранять.
Ладно, утром перезальем.
автор диффузии
-
-
11.04.2018 в 08:56-
-
11.04.2018 в 14:48-
-
12.04.2018 в 15:39ааааа! сгорел дотла, спасибо
-
-
12.04.2018 в 22:12Кра-со-та.
-
-
13.04.2018 в 15:01Завораживает.
-
-
19.05.2018 в 00:37Спасибо.
P. S. Согласна с предыдущими ораторами, кошмары богичны, теперь страшно хочу по ним фик, хоть и знаю, что писать там особо не о чем. Шипперству пофиг, оно - хочет.